Хобо - Страница 5

Я ворочался в кровати, прислушиваясь как мои домашние, один за другим, отправляются по своим делам в новый, предсказуемый день. Я еще некоторое время понаслаждался утренней тишиной, потом встал и вернул отцовский ТТ в «тайник». Аккуратно запрятал его в самом дальнем углу верхней полки — сейф был под стопкой одеял, нераспакованных пакетов с постельным бельем, поношенными брюками и джемперами, которыми он пользовался как рабочей одеждой, когда по выходным подрезал ветки в саду своего ранчо в Сичево, «мое убежище», как он нежно называл его со скромной гордостью пожилого «отца семейства», слишком пожилого, чтобы стать кем-то еще. Однажды я застал его, когда он перед своими пьяными коллегами, или кем там они были, размахивал пистолетом, матеря и словенских пастухов, и хорватских бюргеров, и обрезанных, и остальных педрил, которые занимали позиции на неправильной стороне выгребной ямы. Он здорово набрался и был слишком воодушевлен военными радостями, чтобы обратить на меня внимание. Я быстро слинял и через приоткрытую дверь тайком наблюдал, как распоясавшиеся чиновники высокого и высшего ранга играют в сходку гайдуков. Один из военных ветеранов спросил, нет ли еще выпивки, и чтобы выставить перед собравшимися бутылку «спешл» виски, которую он хранил для особых случаев в печной духовке, отцу пришлось прекратить упражнения с оружием, а так как кобуры у него не было, он просто вернул пистолет туда, откуда взял. Тут-то я и зафиксировал, где он хранит свой запасной авторитет калибра семь запятая шестьдесят два миллиметра. Меня удивило, что он не держит его под подушкой или в одном из отделений свое здоровенного портфеля с поблескивающими цифровыми замками. Его всегда волновало, как он выглядит в глазах других, но я к этим другим не относился. Под негласным договором между отцом и сыном печать была поставлена самим актом рождения.

Дом, такой как сейчас, пустой, очищенный от моих ближних, производил впечатление вполне пристойного места. Я любил выпить первую чашку кофе вот так, без штанов, не промыв глаза. Так же как любил лежать в ванне, когда зазвонит телефон — так я мог спокойно довести до конца свое пробуждение; ленивый, беззаботный переход в безмятежное состояние не годится прерывать бессмысленным, типа «да что ты говоришь», позевыванием в телефонную трубку. Если это не что-нибудь особенное, важное, лучше отложить на потом. Проблема только в том, что всегда кому-то что-то «важно». Рассказать тебе о вчерашних абортированных скандалах или о планах на ближайшую ночь, в которых, к твоему удивлению, предусмотрено и твое участие. Но я не считал своей задачей учить случайно знакомых мне людей тому, что ни от кого не следует ничего ждать.

Я побрился, проверил свое лицо, выбрал белье и то, что надевают на него, потом вышел из дома. Там были улицы и прохожие, которые, случайно или нет, проходили, не замечая друг друга. Кучка куриных костей на смолистой поверхности асфальта. Солнце бросало отблески поздней весны в витрины и на террасы кофеен. Последний майский ветерок в этом сезоне. Я выбрал место поспокойнее, сел за столик в отцветающей, наполненной ароматами тени и заказал выпить. Ясно, что заказывая выпить, ты тут же, хочешь не хочешь, получаешь и собеседника.

«Эй, Зокс, тебя не было на открытии», Наталия улыбалась двусмысленно, словно на чем-то меня застукала.

«А тебя не было на закрытии», я ответил ничуть не менее двусмысленной улыбкой.

«Кто потерял больше?» у Наталии была слишком оживленная манера держаться, чтобы она дала себя чем-то смутить. А вообще-то она давала то там, то здесь, то одному, то другому.

«Каждый получил свое», сказал я в нос, сквозь туман вспоминая что-то, что, получается, открывалось и закрывалось, а между открытием и закрытием был вакуум, заполненный вместо конфетти незваными гостями и официальной тусой. Охотник убивает только тех животных, которых не может поймать живыми. Со зверями иначе. Так говорил мой отличавшийся странностями дядя, машинист локомотива, когда возвращался с охоты с пустыми руками. Вообще-то, его страстью было оружие, а охота — просто возможностью расслабиться, сбежать от домашнего шума и гама.

Но, когда много лет спустя я как-то взял в руки фотографию покойной тети, чувствуя пальцами осколки, зазубренные кусочки собственного детства, которое уже превратилось в далекое, неповторимое, неузнаваемое прошлое, дядя предложил мне сигарету и тихо пробормотал, что это и есть его единственный настоящий трофей. Не знаю, кого он имел в виду — животных или зверей. Но я точно знаю, что Наталия никак не вписывалась ни в одно из моих воспоминаний. Может, именно поэтому я позволял ей время от времени приклеиваться ко мне.

«Хорошая у тебя куртка», сказал я, щупая материал. «Вкус у скупщиков краденого становится все лучше». Мой большой и указательный пальцы оставляли следы на дениме с водоотталкивающей пропиткой.

«И у тебя неплохая куртка», сказала Наталия. «Махнемся?». Это звучало как приглашение. Она уже несколько раз носила мою замшу, причем на голое тело. Вечно какая-то поза.

«Она сильно поношенная», я потер рукав.

«Для натуральной замши это не страшно». Она надула губы, как будто ждала дистанционного поцелуя. Губы у нее были мясистые, прямо как две сосиски.

«Слушай, это у меня сегодня первая рюмка», я сменил тему, воодушевленный своим окончательным пробуждением. «Выпьешь чего-нибудь?» предложил я ей в качестве пролога к ничему.

«Мне слишком рано для выпивки». Сегодня мы с ней не совпадали по фазе.