Хобо - Страница 32

Я рассказывал Пене, что коммандосы из пятьдесят пятой воздушно-десантной бригады имеют в своем боевом снаряжении по два шприца морфия, чтобы снять боль в случае ранения. И высказал идею, что было бы совсем неплохо, если бы и мы носили с собой что-то в этом роде. Ведь Барон и так держал запас «армейского морфия» для специальных заказов. «Диджей, не гони пургу», Пеня прочистил горло и припарковал «вектру» рядом с перекошенным забором из металлической сетки, за которым виднелись свежепобеленные стены школы для «отстающих» детей. Он выключил движок и закурил сигарету. «Что нам здесь делать?», спросил я, смотря в зеркало заднего вида, просто чтобы куда-то смотреть. Бритая голова повернулась ко мне с сигаретой во рту. И оставалась в таком положении достаточно долго для того, чтобы я перехватил взгляд, резкий и безжалостный, как разряд электрического тока. Он не утруждал себя изучением моей персоны, он просто дал мне понять, что я неоперившийся игрок, задаю неуместные вопросы. И все-таки удостоил меня ответа: «Ждем звонка, чтобы забрать кое-кого из школьниц». «А-а», я сунул в нос палец, продолжая смотреть в зеркало. «А-а», передразнил меня Пеня издевательским тоном, как будто он и был одним из школьников, для которого прозвенел последний звонок. «За свои деньги люди имеют право развлекаться», поучительно сказал он. «Конечно, конечно», я вытащил из носа твердый зеленоватый сгусток, скатал его пальцами в крошечный шарик, это было частью меня, с которой я вскоре навсегда расстанусь.

«Что такое, никак совесть завозилась у тебя в животе?», Капо ди тутти капо имел дар ментовской дедукции. «Знаю, что сейчас вертится в твоих плюшевых мозгах. «Эта работа не для меня. Я заслуживаю большего и лучшего». А? Может быть, тебе хочется дежурить перед сортиром, набив рот пакетиками с герой. Показывать язык каждому засранцу и каждой писюхе в «Ямбо Даке»? Ты думаешь, это меньшее извращение, чем заниматься сводничеством с беспомощными несовершеннолетними? Неужели ты думаешь, что они более беспомощны, чем ты?». Когда он произносил этот последний вопрос, его губы расплылись в той самой змеиной, вероятно, врожденной, ухмылке.

«Все в порядке, Пеня», я отправил в зеркало заднего вида кислую улыбку. «Просто я не знал, что школа для умственно отсталых это питомник, в котором содержат партнерш по ебле, на которых есть спрос».

«Они не отсталые. По крайней мере, не настолько. Они скорее беспризорные. Понимаешь? Поэтому они безопасный товар. Из-за них никто не станет поднимать шум. Те, кто их сделал, теперь от них же и отвернулись. Получается, что заботимся о них только мы».

«Ага», я кивнул головой, просветленный и облагороженный. Выбросил в окно шарик из содержимого своего носа. Пеня презрительно хмыкнул и вылез из машины. Я звонка не слышал. И теперь наблюдал, как он спокойно заходит в школьный двор. Уверенными шагами защитника. Я включил радио, прошелся по станциям, спрашивая себя, что дальше. Добрался до конца диапазона. Слова, шум, музыка — из того, что я слышал, ничто не останавливало на себе внимание. Я вернулся к зеркалу заднего вида, улица выглядит не такой поганой, когда смотришь на ее отражение в кусочке зеркала. Спокойный отрезок асфальтированной дороги не стал менее пустынным, когда появился Пеня, впереди шла его подопечная. Я поднял глаза, не смог удержаться. В этом было какое-то нездоровое, безвкусное любопытство. Увидел я не бог весть что такое. Длинноногая, тощая зверюшка, ссутулившаяся, выросшая как куст дикой акации, неизвестно зачем, в простом, коротком ситцевом платье, которое было как будто взято на время у матери. Чьей угодно матери. Как мятый, но неисписанный лист бумаги, стянутый пластиковым пояском с крупной пряжкой, похожей на проткнутое иглой солнце. Под всем этим угадывались признаки тела, гибкие руки и ноги и еще несформировавшиеся кости. Голова на тонкой шее, длинные волосы соломенного цвета небрежно причесаны, подстрижены портновскими ножницами.

Пеня торопливо затолкал ее на заднее сидение и захлопнул дверь с такой силой, что я подумал — вот-вот заорет сигнализация. Вместо сигнализации заорал Пеня: «Так ты что, правда, не знаешь, где твоя подружка?». Взбеленившийся кусок мяса сжимал руль и сопел. «Не знаю», сказала девочка. Ее голос был лживо умоляющим. Голос, который ни от кого ничего не ждет. Этот голос заставил меня оглянуться и посмотреть на нее еще раз. Равнодушное лицо, равнодушные никуда не смотрящие глаза, равнодушные синяки на коже. Следы губной помады на обкусанных, сжатых губах. Зубы белые, неправильные, может быть, от того, что ей часто приходилось скрежетать ими. Ноздри судорожно раздуваются, словно ей постоянно не хватает воздуха. Тонкие, прозрачные уши с подрагивающими мочками. Это было единственное, что у нее дрожало. Пальцы она стиснула в кулаки и придерживала ими тесно сжатые колени, в царапинах, по-мальчишечьи костлявые. Должно быть, она много бегала и еще больше падала. Натыкалась на окружающие вещи, оледеневшая, но живая, стыдливо маскируя чужую мерзость. Не было сомнений в том, что она нормальная, достаточно нормальная, чтобы быть ребенком, не страдающим бесстыдством. Я развалился на своем сидении. Я был зол из-за охватившей меня тоски, чувствовал, как у меня горят щеки и мне хотелось надавать самому себе по физиономии.

«А она была в школе?», Пеня проявлял упорство педантичного педагога. «Была». «И где она сейчас?». «Ушла». «Куда ушла?». «В город». «А куда именно в город?». «На главную улицу. Она любит туда ходить». «А, может быть, она дома?». «Она не сказала мне, что идет домой». «А что она тебе сказала?». «Ничего».