Хобо - Страница 21

«Тело? Какое еще тело? Это мой сын», рявкнул отец, замахав руками.

Человечек поправил узел своего галстука: «Джордже, я понимаю, тебе тяжело, но ничего не могу поделать. Таков закон. Необходимо произвести вскрытие».

Дрожа от ярости, отец сделал рукой такое движение, словно приказывает прекратить представление, после чего аккуратно одетый коротышка схватился за телефон. Он позвонил закону, испуганно повторяя слова «сын» и «вскрытие», затем напряженно, мыча время от времени «мммм», выслушал, что сообщает закон. Когда с комментариями закона было покончено, он махнул телефонной трубкой в сторону следователя. Тот подошел и взял трубку. Пока он приглушенно что-то говорил в нее, его равнодушный взгляд был устремлен в какую-то недоступную даль. «Похоже, все чисто», выдохнул он в трубку. Да, вопрос решен. Если нет следов насилия, отпадает необходимость кромсать тело. Положив трубку, он процедил: «Отвезите его в морг». Те двое пожали плечами, сказали: «ладно», подняли носилки и неторопливо удалились. На типа с бородавкой под носом они даже не взглянули.

На этот раз отец никак не отреагировал. Официальные лица — тоже. Хотя был такой момент, когда я подумал, что они хотят увести и меня. Не знаю, откуда возникло такое впечатление. Может, я осознал, что за химия у меня внутри, или же химия сама заявляла о себе так, как этого требуют химические законы. Постольку, поскольку на мою легкую паранойю никто не обращал внимания, я снова почувствовал похмельную жажду. Пришлось сдержаться, потому что, думаю, было бы неприлично просто так взять и пойти на кухню, а там налить себе чего-нибудь покрепче. Вдруг это оказалось бы нарушением закона? Короче, я остался на месте как приклеенный, пошатываясь и наблюдая за ментурой. Они перешептывались, игнорируя отца и не скрывая желания показать ему, что они тоже «кто-то и что-то», что они на такие картины насмотрелись и что весь этот театр для них просто повседневная морока. И что они никому не позволяют морочить себя больше, чем нужно для того, чтобы констатировать факт смерти, вырвавшей из жизни еще одного невинного человека. Они работают со смертью в каких-то других, недоступных для всех остальных местах. Им приходится обрабатывать любую смерть. Это тайна, которую никому не открыть. Правда, я и не пытался, меня их тайна не интересовала. Единственное, что мне было интересно, так это узнать на чьих плечах сидит моя голова. Ох, мне казалось, что даже моя слюна имеет привкус алкоголя, однако ухоженная, с хмурыми лицами, ментура, наслаждаясь своей неприкасаемостью, упорно делала вид, что не замечает моих страданий кающегося грешника без единой капли транса в себе. Вскоре они ушли, унося с собой свои вымученные позы, а мы с отцом остались корчиться и задыхаться среди нахлынувших в дом родственников.

Не успел я выпить и третьей рюмки, как услышал неразборчивые голоса и приглушенный шум. Готов поклясться, воздух в комнате завибрировал, когда там появилась мать. Она влетела как фурия, я с трудом узнал ее. Я почти испугался ее деформированного лица с новыми тиками и новыми морщинами. Пустой, зияющий взгляд, глаз как будто совсем нет. Распатланные волосы, мятое платье, сломанный каблук. К счастью, на ней была очень, очень качественная косметика, которая не потекла даже от моря слез. Как последний слабак, я почувствовал стыд из-за ее причитаний. Но я не был последним слабаком, просто мне мешало, что мать в роли скорбящей матери закатила сцену. А причитать она не умела, поэтому получился визг. Пытаясь ее успокоить, я подбежал к ней и обнял, со стороны это напоминало эпизод боя без правил. Она колотила меня кулаками по лицу, по шее, по груди, внятно крича: «Почему? Почему?». Я себя не спрашивал, «почему». Насчет отца не знаю, было видно, что он старается держаться как взрослый мужчина, у которого есть сыновья. Хорошо это или плохо, но он принял мужское решение. Пока она остервенело колотила меня кулаками и царапала, я вспомнил, что она иногда говорила мне: «Ты вылитый отец, просто кусок его задницы».

Должен признать, родители всегда делали все, чтобы я чувствовал себя несчастным. Я с этим смирился давно. Таковы наши железы, они выделяют что-то странное и извращенное, похожее на нас самих. Длинные ухоженные ногти матери были в моей крови. Я по-прежнему не спрашивал себя «почему». Тем не менее, я почувствовал благодарность к тетке и отцу, когда они ее от меня оторвали. Теперь я мог вернуться на кухню и допить ту свою рюмку.

Истерика получила новое содержание — вместо «почему» теперь слышались крики «где он». По всей квартире разносились полные отчаяния вопли. Каждый вовлекал каждого в свою партию причитаний и утешений. Для похорон никто себя не берег. Алкоголь в моих венах размышлял о том, что диагноз всегда один и тот же — какой невыносимой ни была бы боль, люди всегда еще невыносимее. Мне действительно стало легче, когда приехала «скорая» и появились люди в серовато-белых халатах. Им было не впервой спешить на помощь моей матери. Вот у кого было чему поучиться. Началась новая серия — уговоров и призывов успокоиться. У врача была смуглая кожа, бронзовый загар от природы. Малоподвижный и флегматичный, очки у него постоянно съезжали, когда он наклонялся над матерью, виднелись его сине-желтые носки. Молниеносно сверкнул шприц в руках толстой усатой медсестры. Одой рукой она расчистила дорогу среди заботливых родственников, другой начала раздевать пациента. Я воспользовался моментом и прокрался на кухню, где меня ждала новая выпивка. Она была мне нужна как никогда. Я весь прокис от ожидания, когда же все это кончится. А никак не кончалось. Я пошел в ванную и почистил зубы.