Хобо - Страница 13

«Я серьезно», сказала она, когда мы приближались к Цепному мосту. Обзор все больше закрывали каменные львы, чванливые в своей рабски спокойной громадности. Должно быть, они что-то символизировали.

«Правда, хочешь я это сделаю?», Даница была вполне конкретна. Я попытался улыбнуться улыбкой льва, хотя и не представлял себе, как они это делают. Я обнял ее и поцеловал в шею. Она вывернулась. «Не надо. У меня менс». Я опять почувствовал тот самый запах. Он был сильнее реки и львов. Я отказался, не зная, собственно, от чего отказываюсь. Тем не менее, в животе у меня заиграло. И перестало как только львы остались позади. Мммм. Мазохизм занятие не для людей. Для них — пускать кровь, это то лекарство, которое лечит все болезни. Думаю, львы знали эту тайну, поэтому они так вызывающе портили панораму крылатой реки.

Потом был концерт. Когда наступили центрально-европейские сумерки, когда толстое равнинное солнце улеглось за горизонтом, начали подтягиваться туристы одного дня с отекшими ногами, смешиваясь с местными новоиспеченными рокерами. Молодые венгры и венгерки были все, как по приказу, одеты в черные майки «Металика», «Антракс» и «Айрон мейден». Соцреализм и хеви-метал под ручку прогуливались с одного конца стадиона на другой, ненадолго задерживаясь перед сценой, чтобы удостовериться в наличии «американского оборудования». Думаю, они не знали, чего ждать от заявленного сногсшибательного представления. А эти ринулись в стейдж так, как будто их кто-то вытащил из кровати, забитой групп-герлами, грохоча по очереди то по голове, то по животу, то по ногам. Без объявления, без извинений, без предупреждения. Им было насрать на подвальную подземную жизнь Будапешта. У них был убийственный звук и еще более убийственная позиция: прежде чем мы расстанемся и разойдемся навечно, каждый должен отработать свое. Жутко накачанные и жутко наэлектризованные Энтони Кидис и Фли между песнями что-то обсуждали, профессиональные до бешенства. Они были круче и производили больше шума, чем публика. Правда, Даница старалась, подпрыгивала, визжала, пела, в то время как я порхал вокруг нее. У меня снова заиграло вокруг пупка, теплота распространялась все ниже и ниже. Она засунула язык мне в ухо, прорычав: «Что это такое?», «Джеймс Браун», проорал я, оставив свой язык во рту. Только без сентиментальных выходок, призывали сверху «Пеперсы». И это было правильно. Я видел белых сынов Джеймса Брауна, разъяренных голых громил. Под конец ударник стащил с себя пестрые шорты, нагнулся и великодушно показал нам задницу. Задница была мускулистой, эффектной как у манекенщика. Задница дала звуковой сигнал, означавший конец концерта.

Пока автобус гнал назад, пассажиры показывали друг другу купленные сувениры, заранее радуясь предстоящей перепродаже. Я, подавленный присутствием Даницы, слушал, как они выкрикивают цены, и клевал носом. Сейчас она сидела рядом со мной. Головой я прислонился к окну, стекло было таким же грязным, как и мое лицо. За окном было ничего не видно, внутри смотреть было не на что. Даница перебирала названия песен, которые «Пеперсы» не исполнили. «У каждого есть свои любимые», защищал я их. «Но это их песни», не соглашалась она с моей позицией. «Вот именно поэтому», малодушно продолжал я, «может они им надоели до смерти». На миг она замолчала, ей не трудно было сообразить, что я говорю не о репертуаре. «А что это ты так скис?» спросила она меня возмущенно. Мне понадобилось некоторое время, чтобы придумать ответ: «Горюю, что мой одеколон выветрился». Она приблизила лицо и обнюхала меня. «Нет, пахнет так же хорошо». Раздраженным тоном, выражающим, что она меня достала, я процедил: «Это главным образом пот и слегка хлопок». На меня накатило гадское ироничное настроение. «Не пизди», отрезала она, «это пахнет твоя кожа». Пиздя в свой собственный адрес, я сказал: «Так ведь всегда речь идет о чьей-то коже, разве нет?» Я никак не мог сообразить, опизденело ли и ей, но, во всяком случае, она замолчала. Эту перемену я мог только приветствовать. Путешествие продолжалось.

Я по-прежнему пялился в окно. Там было мое отражение, вписанное в мрачный фон. Перед ним мне не нужно было оправдываться. Да и перед ней тоже. Ёб твою мать, мы выдержали всю ту прогулку, даже не взявшись за руки, зачем сейчас портить поездку. Так гораздо больше пробирает, нет что ли? Нет, мне совсем не было плохо. Может быть только немного грустно, но грусть это в порядке вещей. В сущности, я чувствовал себя чисто, если понятно, что я имею в виду. Одиночество настигает каждого. Оно самая сильная химия — разливается по всему телу, проникает повсюду, даже в те места, про которые ты и не знал, что они у тебя есть. Проблема только в том, что ты никогда не бываешь один. Стоит себе в этом признаться, и становится легче. Из-за молчания Даницы у меня поднялось настроение. Это была тишина такого рода, что в ней можно было ясно услышать как «эго» надувается, пуская пар как кипящая вода, которая ждет, что в нее бросят какие-нибудь листья, травки или целиком растения. Я вздохнул, поцеловал ее в щеку и сунул ей бутылку водки, которую незадолго до этого купил, на всякий случай. Чтоб выпить. Оказалось, это был правильный шаг. Я имею в виду, покупка водки. В противном случае, мне было бы совсем нечего ей предложить. Она взяла бутылку, отпила маленький, дегустационный глоток, подождала результата, подрагивая длинными ресницами, а потом закинула голову и, опираясь затылком на спинку сидения, влила в себя необходимую дозу. Тестирование было закончено, и мы могли полностью отдаться напитку. А что еще делать в компании утомленного паломника, возвращающегося домой? Я не любил раздумывать о выборе, я ей так и сказал. Она заявила, что о таком не говорят, а затем очень, очень доверительным тоном прошептала: «Я могу быть своя в доску только тогда, когда у меня с кем-то связь».